РОСТОВ-НА-ДОНУ

Источник haile-rastafari.livejournal.com 21 апр, 2016 8:51 PM

«Записки международного террориста»

И снова здравствуйте, друзья. Сегодняшний текст цикла "Записки международного террориста" будет завершающим. Любая история имеет начало, и любая история имеет конец. После которого начинается новая история. Которой ещё предстоит быть рассказанной. А этот цикл завершается. И в ближайшее время вы увидите книгу, составленную из его статей. А текст, предлагаемый вашему вниманию сейчас, показывает ту сторону войны, которой я до этого не касался. У любой войны есть дальний тыл. И у этой войны он называется – Россия...

<:CAPTION:>

РОСТОВ-НА-ДОНУ

(сентябрь 2015)

До подземного перехода метров тридцать. Смиренно иду в его направлении. Переходить дорогу там, где вздумается, на этих улицах опасно для здоровья. Здесь, в паре сотен километров от войны, поток машин и не думал редеть. Наоборот, он только нарастал за счёт автомобилей с номерами бывшей Донецкой и Луганской областей бывшей Украины, количество которых за минувшие полтора года увеличилось здесь в десятки раз. Точно так же, как неуловимо возросло число людей в военной форме. В принципе, их здесь всегда было немало. В мирном слое Сумрака камуфляж для кого-то был стильным и модным аксессуаром гламурной городской молодёжи, а для кого-то и просто удобной спецодеждой. В отсутствии стрельбы под окнами грань между военным и гражданским неумолимо стиралась. Впрочем, практика показывает, что, обычно, всё становится на свои места с первым выстрелом и те, кто не имеет никакого отношение к воюющему сообществу, моментально начинают бежать от формы, как чёрт от ладана. Удивляться этому не следует: все же прекрасно понимают, что в условиях боевых действий «модный армейский прикид» к слишком многому обязывает, да и причиной немалых проблем может стать запросто. Например, он может являться источником негативной кармы, притягивающей огонь снайперов, «добрые пожелания» корректировщиков огня артиллерии или просто военный патруль, иногда проверяющий документы у граждан, облачённых подобным образом. Но здесь всё было иначе, и, въезжая в мой родной город по делам или в отпуск, мы пару раз громко веселились, указывая пальцем на местных рыбаков и охранников бензоколонок со словами: «Ты смотри, здесь тоже ополченцы есть!».

Иду, стараясь держаться длинной тени от здания бывшего «Детского мира». Четвёртый день осени в Ростове-на-Дону мало чем отличается от девяноста дней недавно ушедшего лета. Жара, зной и Солнце, беспощадное, как артобстрел. По крайней мере, в этом году получилось именно так. Нельзя сказать, чтоб это было «местной традицией». Обычно осень у нас приходит день в день и хоть на пару суток, но её наступление отмечается похолоданием и внезапно налетевшими дождями. Но в этот раз лето, всё же, нашло в себе волю не дать осени заявиться в календарные сроки. Подхожу к подземному переходу, доставая смартфон и набирая сообщение «В контакте»:

«Сейчас возьму твои контактные линзы. Они тут через дорогу в магазине продаются. Физраствор тоже брать?».

«Бери. У меня почти закончился».

Ценообразование в нашей Республике – штука потрясающая в своей загадочности. Особенно, если сравнивать с тем же процессом в большой России. Самые непредсказуемые группы товаров могут оказываться в два раза дороже или, наоборот, в два раза дешевле, чем на землях метрополии. И причина сего покрыта мраком загадки. Ответ на которую знают все, но никто не говорит вслух. Ну, что тут скажешь? Мутны воды реки Кальмиус и масштабы рыбной ловли в них, в последнее время, всё нарастают. Так что некоторые вещи теперь дешевле привезти из России.

Начинаю спускаться в низ, и вдруг мобильник оживает. Смотрю на экран и удивлённо присвистываю: звонит знакомый из Москвы, не звонивший уже больше года. Не потому, что не общаемся, а потому, что соцсетей вполне хватает. Что ему понадобилось так экстренно? Отвечаю на вызов.

— Паша, здорово!

— Ну, привет. Ты какими судьбами?

— Не важно. Ты давно новости читал?

Непонимающе молчу.

— То, что «Донецкая Республика» пишет – это что, правда? Это не фейк?

— Да о чём ты, Миша?

— То есть ты не в курсе, что в Донецке переворот?

— Что?

Сбрасываю вызов и захожу в сеть. Группа «Донецкая Республика». Старейшая «сепарская» группа «В контакте», админом которой я сам был ещё задолго до войны. Old school. В самом, что ни на есть, прямом смысле слова. И пусть за последнее время она существенно сдала, но всё равно являлась одним из основных рупоров радикальных донецких республиканцев.

Читаю сообщения, выложенные за минувший час: конституционный переворот… часть руководителей Республики заблокирована на Успенке при возвращении из России… угроза физической расправы… окружено здание парламента… группа депутатов-радикалов пытается разблокировать кортеж…

Твою мать…

Я же всего пять дней назад с ними разговаривал. С теми, в кого прямо сейчас целятся из автоматов на пограничном переходе Успенка. Том самом, через который я заходил на войну уже почти год тому назад. Но, чёрт возьми, эти люди – основатели Республики. Как такое вообще может быть?

Смартфон снова подаёт голос. Абонент тот же.

— Видел?

— Да.

— Слушай, Паша. Ты только правильно пойми. Они все – твои друзья. И те, кто их сейчас прессует, это знают. Наверняка знают. Может, тебе лучше не возвращаться?

— В смысле?

— В прямом. Ты не горячись, подумай лучше головой. После того, что сейчас происходит, тебе какой смысл там находиться?

Отключаюсь. Молча захожу в магазин «Оптика», покупаю линзы и физраствор. А ведь вопрос действительно интересный. Какой смысл… Что вообще там теперь будет? Я ведь прекрасно понимаю, кто там сейчас приходит к власти. И кто на самом деле всё это организовал, тоже, в общем-то, догадываюсь.

Перехожу обратно через дорогу и сажусь за столик в летнем кафе у кинотеатра. Закуриваю. Потом спохватываюсь и тушу сигарету. Здесь же нельзя курить в общественных местах. Н-да. Здравствуй, родное полицейское государство. Слышу, как приходит вызов на Viber. Ага. Соратники из-за Урала. Тоже уже в курсе. И тоже пишут, чтоб не возвращался. Да они все что, сговорились?

На секунду задумываюсь и начинаю просматривать ленту новостей. А сетевые тролли на зарплате уже бодро комментируют: «…революционных романтиков наконец-то сменяют профессионалы, чем же это плохо?».

Убираю гаджет в карман. «Профессионалы», значит…

***

(Донецк, декабрь 2014)

— Через десять минут прекращаем выдачу. Больше никого не пускайте, итак полное отделение народу.

Заведующий отделением банка (юноша лет двадцати пяти на вид) виновато улыбается и исчезает. Я киваю и смотрю на часы. Без десяти пять. Ну, да. В 17.00 нам приказано свернуть работу и сопроводить деньги обратно в хранилище. Будь они неладны. Из-за них нас опять сняли с боевого дежурства. Хотя, грех жаловаться, в общем-то. Здесь тепло, светло, нет кусачих мух и угощают чаем с конфетами. Которых я не видел уже месяца два. Да и задача у нас здесь, по большому счёту, правильная: охранять выдачу денег сотрудникам детских садов Киевского района Донецка. В основном, не сотрудников, а сотрудниц. Детишками у нас традиционно занимается прекрасная половина человечества. Все они не получали денег уже несколько месяцев, с тех пор, как их бывшее государство решило наказать их за своеволие и остановило все банковские операции в Республике. Но всё это время они продолжали выходить на работу, упорно не оставляя детей, за которых несли ответственность. На что они жили – не понятно. Но духом явно не падали, не смотря на усталые лица. Где сейчас удалось наскрести денег им на пособие (зарплатой это назвать было трудно, но это было уже хоть что-то), мы не знали. Но знали другое: мы были обязаны хоть как-то помочь страдающему населению, которое поддерживало нас и готово было жить сколь угодно плохо ради победы. А время было не самое лучшее, и пункт выдачи денег необходимо было охранять хорошо. Особенно если он один на весь огромный район. И особенно если персонал всех детских садиков этого района выстраивается возле него в огромную очередь с раннего утра.

Так что мы не возмущались, получив такое задание. Это ведь тоже война. И ещё не известно, что более важно для военной комендатуры города Донецка в нашем лице: ловить дивергруппы, начавшие ещё активнее лезть в город после выборов в парламент, или заниматься тем, чем мы занимались сейчас.

В двери начинают активно стучать. Толпа женщин разных возрастов снаружи явно почувствовала неладное. Весь сегодняшний день я как мог их успокаивал, запуская внутрь мелкими группами. Выдача шла медленней, чем хотелось бы, хоть молодой заведующий и говорил постоянно, что он профессионал. Он настойчиво повторял это слово раз за разом. В общем-то, на профессионала банковской отрасли он и походил. Как человеку, когда-то в стародавние времена тоже работавшему в банке, мне это было вполне заметно. Он явно привык к «галстучному дресс-коду» и теперь ощущал дискомфорт. Нам он лучезарно улыбался, а вот свой персонал «строил» немилосердно в лучших банковских традициях. Да и заходивших сотрудниц детских садов теплом не одаривал.

За дверями из бронированного стекла народ очевидно волнуется. Я старший, мне и карты в руки. Выхожу и, как могу, объясняю, что у нас есть приказ сворачиваться в пять часов вечера. Что так лучше для них же – солнце уже садится, а идти по ночному городу с деньгами сейчас, мягко говоря, небезопасно. Мало ли кто сейчас смотрит на них из тёмной подворотни, а ко всем мы охрану приставить не можем, так что лучше остановиться засветло, а тем, кто не успел, завтра снова прийти и спокойно получить деньги.

— Сынок, да мы ж с девяти утра здесь стоим по холоду, а выдают в час по чайной ложке!

Пожилая женщина из середины очереди явно не хочет уходить. Остальные её поддерживают. На улице и правда не лучшая погода. Половину дня валил мокрый снег, потом температура начала падать и хлюпающее снежное месиво под ногами начало медленно кристаллизоваться. Вокруг на редкость промозгло даже моя новая «навороченная» зимняя горка не спасает. Которую недавно мне подогнали друзья, выкроив из особой поставки для старших командиров, и которую я сам уже окрестил «скафандром» за абсолютную непродуваемость. Но холодная сырость имеет обыкновение заползать даже под такие «скафандры». Что уж говорить об этих несчастных женщинах с их куртками и пальтишками.

Продолжаю пытаться объяснять, что иначе не будет, приказ есть приказ, прошу нас тоже правильно понять. Здесь нужно терпение. Много терпения. Бездна терпения.

В итоге они слегка успокаиваются и я захожу обратно в помещение, запирая за собой дверь. Проблемы начинаются внутри. Ровно в пять часов окна касс закрываются и не успевшие получить деньги люди в помещении начинают возмущаться. Снаружи их каким-то образом слышат и, похоже, решают пойти на приступ. Двери начинают сотрясаться, а оба замка (обычный и магнитный) отдаются им в такт жалобным скрипом.

Из зала выглядывает Иртыш. Вопросительно смотрит на меня. Я киваю, мол, всё нормально. Нажимаю на кнопку устройства, чем-то похожего на домофон, и начинаю разговаривать с ними из-за двери. Открывать её, и выходить наружу, видимо, уже не нужно. Напор ослабевает. Мне снова удаётся чуть успокоить этих замёрзших женщин. А ведь некоторые даже с детьми пришли. Видимо, оставить не с кем. Парадокс, однако. Пропустить их вне очереди было невозможно: выдача шла по спискам каждого детского учреждения и, пойдя на поводу у этого простого человеческого желания, мы могли попросту всё запутать и ещё больше затянуть без того уже не быстрый процесс.

Однако через пять минут всё повторяется с новой силой. В зале кто-то из банковских служащих отпускает кому-то какое-то не очень вежливое замечание, люди снова зашумели и им снова начали вторить те, кто на улице. Воздух начал отчётливо накаляться. Двери держались. А если всё-таки они слетят с петель или бронестекло, наконец, сдастся? Да уж, задачка. Лучше б я сейчас за диверсами гонялся, ей Богу.

— Как тут дела?

Заведующий как ошпаренный выскочил из оперзала и едва на меня не налетел. Молча киваю в сторону вибрирующих дверей. Он смотрит на них с минуту и окончательно сходит с лица. Мне самому дико хочется покурить, но в помещении этого делать нельзя, а снаружи сейчас не вариант.

Заведующий вдруг преображается.

— Быдло… Достали уже! – Он делает паузу. – Ааа… Шекспир.

Явно о чём-то быстро подумав, он как-то странно заискивающе улыбается.

— А ты можешь в них стрельнуть? Ну, такое. Чтоб знали, как надо вести себя прилично.

До меня не сразу доходит смысл услышанного. Несколько секунд мозг переваривает информацию, словно не веря в её подлинность. И проверяя, не является ли она плодом хронически не выспавшегося воображения. Я медленно поворачиваю голову к нему.

— Что?

Заведующий наталкивается на мой взгляд и отступает на шаг.

— Ну, ладно, хотя бы в воздух ты стрельнуть можешь? Припугнуть их что бы…

Он осекается. Я с минуту смотрю ему в глаза и резко бью его в солнечное сплетение острым дульным стабилизатором АКМа. Мне всё равно, на предохранителе автомат или нет. Мне всё равно, дослан ли в ствол патрон. Я об этом просто не думаю. Я вообще ни о чём не думаю. Разум вдруг словно пересох, как русло реки. Я просто бью. Коротко. Резко. Без замаха. И это нечто совсем не осознанное. Нечто на уровне рефлекса.

Он съёживается, натыкается спиной на стену и сползает вниз. Я смотрю на него и произношу каким-то совсем чужим холодным голосом, от которого самому становится страшно:

— Запомни, гнида офисная: по этим людям я не выстрелю даже в воздух.

Он судорожно машет головой, подскакивает и очень быстро семенит обратно в зал. Слышавший наш короткий разговор Иртыш провожает его долгим, тяжёлым взглядом.

— Профессионал, бля.

Я перевожу дух и снова подхожу к банковскому «домофону». Нам всё ещё надо что-то сказать этим людям. А мы ни хрена не профессионалы…

***

(Ростов-на-Дону, сентябрь 2015)

Viber продолжает трезвонить ещё пару дней. На большинство сообщений я, в итоге, просто перестаю отвечать. Посмотрим, что будет дальше.

Как-то я уже отвык им пользоваться, если честно. Да и не нравилась мне никогда эта программа. Висит, тормозит, ещё и конфиденциальность не обеспечивает, как выяснилось. Хотя, прогресс не стоит на месте и любую программу подобного свойства рано или поздно ломают добрые люди.

Жара и не думает униматься. За минувшие двое суток она стала ещё сильнее и настойчивее, так что желание куда-либо двигаться до вечера в корне отсутствует. Интересно, а что говорит о нашей ситуации российское телевидение? Ну, то. Которое самое свободное в мире. Как раз время новостей, вот и послушаем.

Переключаю с канала на канал. В эфире тишина. Основная тема: героическая борьба курдов Сирии против джихадо-американской агрессии и обзор очередной попытки войск президента Асада отбить у кровожадного врага город Алеппо, про который некие историки поговаривают, что он один из древнейших на планете. Круто, что тут скажешь. Включаю местное телевидение. Очередная экспедиция неугомонных скандинавов ищет в низовьях Дона могилу Одина, ростовская общественность с интересом следит за их усилиями. Блин, люди, что у вас в голове? Тут война под боком, а они «с интересом следят». Переключаю снова на один из федеральных каналов. Ну, наконец-то. Слово «Донбасс» таки прозвучало. Прислушиваюсь. Некий военный эксперт рассуждает о преимуществах перехода от ополчения к регулярной армии, а так же о благотворной силе устава для неокрепших солдатских умов. Улыбаюсь. Вспомнилось, как одному из наших бойцов, только что вернувшихся с передовой, новый замполит вычитывал за то, что тот не по уставу застёгивает китель. Мы тогда повеселились от души: сказали бойцу, что ещё он не гладит утюгом шнурки от берцев и не подшивает к горке подворотничок, в общем, занимается злостным подрывом нашей доблестной боеспособности. Интересно, где были все эти уставные, когда это «застёгнутое не по уставу» ополчение палками и охотничьими ружьями останавливало укропов в начале войны? Вероятно, подворотничок подшивали.

Опять дребезжит надоедливый Viber. Ух, ты! Абонент «Наташа». Ну, привет. Да нормально я, нормально, но вот только разговаривать с тобой не хочу. От нечего делать листаю переписку. Останавливаюсь. Прошлая беседа с этим абонентом происходила одиннадцать месяцев назад. Интересный разговор. Особенно сейчас его читать занятно.

«Зачем ты туда поехал? Из-за вашей войны курс доллара подскочил и мы в Тайланд слетать не смогли. Вот ради чего ты там, объясни?».

А и правда… Ради чего?..

***

(Донецк, ноябрь 2014)

Дверь в подъезд оказывается не запертой. Она не снабжена никакими устройствами, предохраняющими от проникновения незваных гостей, что по нашим временам очень странно. Даже не смотря на то, что дом старый и явно застал те времена, когда этот вопрос был не так актуален, как сейчас.

— Какой там этаж, Эдик?

— Да кто его знает. Сейчас посмотрим.

Эдик закидывает автомат за спину и скептически смотрит на крутую лестницу. По большому счёту, он – уникальная личность, и справедливо это для всех территорий нашей необъятной страны. Кроме Донбасса. Эдик – цыган. Самый, что ни наесть, натуральный. И он воюет в ополчении. Цыган-ополченец… Да уж. Положа руку на сердце, ситуация и правда уникальная. Не менее, чем цыган-шахтёр, каковым Эдик и являлся не задолго до войны. И этому удивились бы где угодно. Но только не здесь. Здесь это в порядке вещей. Донбасс меняет людей. Растворяет в себе любых пришельцев. Наделяет их новыми характеристиками и отбрасывает старые. Удивляться чему-либо перестаёшь здесь довольно быстро.

Поднимаемся вверх по лестнице. Просматриваю список ещё раз, нахожу нужную фамилию и ставлю рядом с ней галочку. После того, как в ДК «Родина» закончилась выдача пособий инвалидам войны, нас отправили развозить оставшееся тем, кто сам прийти не мог. А таких было не мало. И то, что работать почтальонами и социальными работниками отправляют вооружённых людей, ни у кого здесь вопросов не вызывало. Так было надо. И все знали, почему. Тем более что за окнами было тихо и мы могли позволить себе такие прогулки. Это затишье продлится ещё несколько недель, после чего на Донецк снова обрушится небо, но пока что мы этого не знали и уже несколько дней ездили по старикам. А они были рады нас видеть. Почти каждый приглашал попить с ними чаю, совал в карманы шоколадки и пирожки. А одна милая старушка даже предложила нам взять часть привезённых ей денег. Это был единственный раз, когда мы разозлились. Есть люди, брать деньги у которых нельзя. Ну, вот просто нельзя. Даже если они сами от чистой души это предлагают. Потому, что Бог не поймёт. А Он – не фрайер. Он видит всё.

Квартира, которую мы ищем, находится на пятом этаже хрущёвки. Не удивительно, что этот старик не смог прийти. Мы и сами до него еле добрались. Говорят, что хрущёвки – шедевр эргономической науки. Всё может быть, но тому, кто проектировал в них лестницы, мы бы сейчас оба с удовольствием объяснили, как он был не прав. Звоним в дверь. Открывают нам не сразу. Хозяином квартиры оказывается довольно старый, но ещё не потерявший выправку дедушка в тренировочных штанах и старом армейском кителе с медалями и погонами подполковника. Он нас ждал – мы позвонили ему час назад и сообщили, что придём. Видимо, он решил встретить нас при параде. Насколько ему позволяло здоровье. А им он явно не располагал – по квартире товарищ подполковник передвигался на костылях.

Дед ловит мой взгляд.

— Вы простите, сынки, ноги уже совсем не держат. Старый я, что ж поделаешь.

— Да ладно, товарищ подполковник. Всё понимаем.

Квартира была ухоженной. Внуки или правнуки определённо его не забывали, что радовало. За эти несколько дней мы насмотрелись на всякое, в том числе и на прямо противоположное отношение. Направляемся в комнату заполнять формуляр. Деньги любят счёт даже на войне, и нам надо было внести в ведомость его данные, после чего сфотографировать его самого вместе с паспортом. Средств у Республики было мало, и она хотела точно знать, что пособие дошло до адресата, а не потерялось где-нибудь по дороге. Контролировали таким образом, скорее, не нас, а соцработников, которым в итоге мы эти ведомости сдадим. Точнее, мы их сдадим Сфинксу вместе с остатком денег, а уже он их переправит туда, куда требовал порядок. А за порядком этим Сфинкс смотрел крепко.

Вижу на стене фотографию в рамке. Она явно времён войны. Ещё той, прошлой. Когда предки били тех, кого теперь приходится заново ставить на место нам. На фото несколько молодых бойцов на фоне разрушенного города.

— Не узнаёте? – Дед хитро улыбается. – Это Донецк. Я его освобождал в 1943 году. Да так здесь и остался. Женился вот. Детишек завёл. Сам-то я не отсюда родом. До войны до этой советом ветеранов руководил, а сейчас что-то совсем со здоровьем плохо стало.

— Наше уважение. А сами-то откуда?

— Да здесь неподалёку. С Ростовской области.

Удивлённо поднимаю на него глаза, но ничего не говорю. Словно что-то не даёт. Смотрю на портрет его жены, висящий рядом с его собственным портретом ещё тех времён. Яркая брюнетка с кудрявыми волосами тоже в военной форме. На аккуратно отглаженном воротнике петлицы военно-медицинской службы. На портрете нет ни единой пылинки. Она явно давно не здесь. Но она всё равно с ним.

Отсчитываем необходимую сумму. Он неожиданно твёрдо и уверенно расписывается. Настоящий боец остаётся таковым даже в глубокой старости и это заметно даже в мелочах. Собираемся. Складываем ведомости обратно в файл. У нас ещё несколько адресов на сегодня.

— Сынки, постойте.

Уже в прихожей мы оборачиваемся. Он стоит в дверях и смотрит на нас очень странным взглядом.

— Спасибо, сынки.

— Да о чём вы? Не стоит благодарности…

— Нет!

Его голос звучит неожиданно громко и чётко. Звучит так, что мы, неожиданно сами для себя, встаём «во фрунт».

— Вы не поняли, сынки… Спасибо за то, что мы дожили. Те, кто ещё остался. Мы думали, что умрём, а смены не будет. Спасибо вам. Теперь мы можем уходить спокойно.

Он смотрит на нас, и вдруг сам вытягивается по стойке «смирно». Как будто и не было всех этих долгих лет за спиной, и словно не держат его на ногах костыли. Он как будто забыл о них. Перед нами стоял не старик. Перед нами стоял боевой офицер. Мы не сговариваясь берём под козырёк. Он протягивает руку и мы её пожимаем.

Из квартиры выходим ничего не говоря. Спускаемся вниз и курим. Первым заговаривает Эдик.

— Слушай… Как будто мне покойный дед руку пожал.

Молча смотрю на него. А ведь я подумал о том же самом…

***

(Ростов-на-Дону, сентябрь 2015)

В каждом городе есть свои достопримечательности. Как положительные и отрицательные, так и странно-неопределённые. Ростовская сеть закусочных «Рис» явно относится к последним. В неё все ходят и довольно часто. Но при этом сами же и говорят, что плох тот ростовчанин, который в «Рисе» ни разу не травился роллами. Я – хороший ростовчанин. Поэтому роллы я не заказываю. А заказываю чизкейк. Ну, вот люблю. Хоть на части меня режьте.

Конкретно этот «Рис» находится в подвальном помещении на Буденовском. Довольно уединённое место. Полумрак, столы, павшие жертвой самовыражения создавшего их дизайнера, и не менее дизайнерские лампы над этими столами, об которые человек моего роста постоянно рискует приложиться головой. Зачем я сюда зашёл? Да вот не знаю. Захотелось.

Пирог приносит официант весьма характерного «креативного» вида. Манерный юноша с гламурной причёской и маникюром. Мысленно матерюсь. И ведь непонятно, действительно ли он то самое, что я о нём подумал, или у него просто имидж такой. Ох, как же я от этого отвык. В Донецке вот так демонстрировать свою «гендорную неопределённость» уже давно стало просто опасно для здоровья. Подобные персонажи «среднего пола» разбежались оттуда ещё прошлым летом, в самом начале войны. Кто в Киев, кто в Амстердам, а кто и в матушку Москву. Если разобраться, ну, а чем она лучше? Да ничем. Уж, по крайней мере, сейчас. Хотя, шанс на спасение у этого города всё же есть. В отличии от двух других городов, упомянутых ранее.

- …Мы выражаем глубокую озабоченность по поводу событий в Сирии. Законное правительство Башара Асада пользуется нашей всесторонней поддержкой в своей справедливой борьбе с террористическим злом…

Голос нашего министра иностранных дел появляется из ниоткуда, резко выдёргивает меня из раздумий и снова исчезает в никуда. Оборачиваюсь. Справа от меня другой официант упражняется с пультом от телевизора. Видимо искал музыкальный канал, но забрёл куда-то не туда.

Размешиваю сахар в чае. Нет, я, конечно, и сам поддерживаю сирийского президента Асада. Без всякого сарказма – этот человек вызывает у меня только уважение. И борьба его действительно справедливая. Но вот только о Донбассе опять ни слова. Ну, да, Сирия – она ведь нам ближе и родней.

- …Базару нет, братуха. Лохи воюют – бродяги решают!

Ух, ты. Это кто у нас там такой «чёткий, дерзкий, как понос резкий»? В двух столах от меня сидит и увлёчённо говорит с кем-то по телефону некто весьма колоритный. Характерно небритый, в чёрной майке с надписью «FBI» и ярко выраженным дагестанским акцентом. Вообще-то, акцент некоторых народностей Дагестана очень похож на армянский. И многие их даже путают. Но только не коренные ростовчане.

- …Так я к тебе приеду, да? Что надо? Да воздуха надо. Пару вдохов. Есть? По кайфу, братуха!

Возвращаюсь к своему чаю. Конспиратор хренов. Как будто вокруг никто не понимает, о чём ты говоришь. Дозу себе суетишь, значит… Ну, ну…

***

(Донецк, декабрь 2014)

— Шекспир, ты чай будешь?

Серёга Таксист засыпает заварку в только что принесённый с рынка «френч-пресс». Я киваю. Чай – это всегда хорошо. Вне зависимости от сезона. Зима ещё не разменяла первую декаду и на улице было не по-зимнему тепло. Погода походила, скорее, на позднюю осень, а на некоторых деревьях даже ещё оставались зелёные листья. «Унылая пора, очей очарованье» (с).

— Слушай, Паша. – Таксист усаживается на кровать и ставит автомат за тумбочку. – У меня к тебе просьба. В общем, ты мою дочку найти можешь?

— В смысле, Серёга?

— Ну, в интернете своём. Я ж в этом ничего не понимаю. А дочку с весны не видел.

Он как-то вдруг сразу грустнеет и замолкает.

— А где твоя дочка, брат?

— В Укропии. В институте учится. Я с ней специально не связываюсь. Сам знаешь, что там за животные, Паша.

Я знаю. Я видел, что они могут сделать с людьми за родственника ополченца. Тем более, идейного и воюющего с первых дней.

— Да найду, конечно. Давай чаю попьём и найду.

Чайник как раз закипает. Я беру чашку и направляюсь к столу.

— Пацаны! Нужен один человек с оружием. Не на выезд.

В комнату заглядывает запыхавшийся Чип. Я ставлю чашку обратно на тумбочку. Таксист только что приехал с дежурства. Пусть отдыхает.

— Ну, давай я пойду. А что за пожар у нас?

— Нет никакого пожара, Шекс. Наши двух наркобарыг взяли. Сейчас сюда привезут.

Беру автомат, досылаю патрон.

— Пошли.

Спускаемся вниз, на первый этаж казармы. На «тумбочке» Чудный с СКС-ом. Слушает музыку в наушниках. Ствол мирно покоится рядом.

— Хорошо ли тебе отдыхается, Владик?

Тот подскакивает.

— А чё?

Отвечаю нелитературно и довольно разветвлено. В сухом остатке смысл ответа сводится к тому, что сейчас сюда приведут двух пленных, которые, чисто теоретически, могут очень сильно хотеть домой, и его СКС, окажись он в их руках, может стать серьёзным аргументом в пользу исполнения этого их желания.

Чип смотрит на меня недоумевающе.

— Ну, вот, а я думал, ты интеллигентный человек.

— Да уж не лох. Конечно я интеллигентный.

Выходим во двор, направляемся к воротам. На дворе уже одиннадцатый час вечера, но при этом вполне светло – затишье на фронте продолжается, и режим светомаскировки хулиганят все, включая нас.

Минут через десять к шлагбауму подъезжает «Фокер». Мы запускаем их во двор. Первыми из транспорта появляются Балу с сыном, затем Жора питерский. Следом наши парни вытаскивают две низкорослые, съёжившиеся фигуры с мешками на головах и неделикатно тащат их в здание военной комендатуры Донецка. Хлопает передняя дверь «бусика». Ну, надо же. Какие люди пожаловали.

— Здорово, Бак. Как дела у доблестного МГБ?

— И тебе не болеть, Раста.

По новому позывному он меня не называет – мы знакомы ещё до войны. Уже больше полугода назад, в начале лета, я помог ему перейти через границу. Тогда, когда это было ещё большой проблемой, поскольку кордон ещё не был нашим. Это было очень опасное путешествие: много парней пропадало после перехода. Ходили слухи, что их кто-то сдаёт укропам за вознаграждение (а платили они действительно щедро). И даже поговаривали, что занимается этим некто, ставший ныне довольно высокопоставленной персоной. Но пока что это были всего лишь слухи. Тогда Бак зашёл на территорию только со второй попытки. В первый раз канал нам не понравился. Это трудно было объяснить, но иногда головной мозг должен просто доверять спинному. И мы решили, что Бак не пойдёт. Возможно, тогда это спасло ему жизнь. Кто знает.

Закуриваем.

— А ты всё с автоматом бегаешь?

— Как видишь.

— Поражаюсь я с тебя, Раста. Вот, что ты за человек? У тебя половина правительства – друзья, с которыми ты ещё до всего этого мутил свою революцию, а ты занимаешься не понятно чем.

— Да что ж тут непонятного, Андрей? Воюю я.

— Ну, воюй, воюй.

Бак ехидно улыбается. Вообще, он всегда это делает. Мимика такая. Я от души затягиваюсь и спрашиваю в ответ:

— А скажи мне, Бак, правда ли, что в твоём отделе кроме тебя уже одни СБУ-шники трудятся?

Бак произносит что-то неразборчиво-нецензурное, выбрасывает сигарету и уходит внутрь казармы. На самом деле, я и так знаю ответ. При всей своей специфичности, Бак скоро и правда станет последним из могикан, приведённых революцией в «органы». Новый министр, заехавший на территорию не так давно, решительно вынес из МГБ почти все революционные кадры, оставшиеся со времён «спецкомитета», заменив их «классово близкими» выходцами из СБУ – спецслужбы ушедшего режима, оставившей по себе очень недобрую память. Удивительного в этом ничего не было – ему, кадровому представителю «системы», такие сотрудники были куда понятнее и ближе. И он просто не видел ничего предосудительного в привлечении к работе бывших спецслужбистов врага. Как сказал мне уже здесь, на территории, один знакомый «рыцарь плаща и кинжала»: «Понимаешь, Шекспир, ведь «система» везде примерно одна и та же. И, очень часто, куда большим врагом оказывается твой коллега из соседнего отдела, чем представители спецслужбы вроде бы противника». Вот это «вроде бы» меня больше всего и смущало. Просто потому, что здесь не было никакого «вроде бы». И те самые любители «плащей и кинжалов» не понимали одного: СБУ – это не та «система», к которой они так привыкли. В отличии от безыдейной Лубянки, СБУ всегда было накалённой бандеровской структурой, которую двадцать пять лет муштровали и натаскивали против нас. И чем могла закончиться такая «инъекция» её бывших сотрудников в новые революционные «органы», пока что было ведомо только Богу.

Закрываем ворота и возвращаемся в здание. На лестнице стоит задумчивый Балу.

— Их возле кабинета Караима сгрузили. Идите, караульте. Пока они там в кабинете решают.

— Что решают?

— Как что? – Балу смотрит на нас и качает головой. – Решают, где их расстрелять. Здесь, или на «иСБУшку» отправить, чтоб их уже там к стенке поставили.

Да уж. А ведь Балу абсолютно прав: именно это там сейчас и будет происходить. С самого начала Русской Весны одним из, едва ли, ни главных приоритетов во внутренней политике нашей Республики стал вопрос борьбы с наркотой. Причём, это был именно тот случай, когда любой компромисс отсутствовал в принципе. С наркоторговцами не было церемоний – их просто казнили. По закону военного времени и революционного правосознания. Те, кого привозили сейчас, были всего лишь остатками былой роскоши. Прошедшим летом, когда меня здесь ещё не было, на них была начата настоящая охота. Целые районы, имевшие репутацию «наркоманских», буквально вычищались под ноль. И это была одна из тех вещей, за которые новой власти аплодировали люди. Это было то, что они поддерживали абсолютно и безапелляционно. То, о чём они мечтали годами. Сейчас уже начали поговаривать о том, что пора бы уже прекратить такую практику. Ну, разумеется, в целях наведения «общечеловеческих» порядков в нашем молодом, прекрасном государстве. Но все понимали, что стоит хватке ослабнуть – и зараза полезет обратно. Снова начнёт пускать корни там, откуда была выкорчевана железной рукой не так уж давно. Да и не так уж трудно ей это будет сделать: ведь «клиентская база» всё ещё сохранилась. Слишком мало времени прошло для того, чтобы следы наркотического бедствия изгладились с этой земли.

— Да, кстати. Кто расстреливать будет, вот вопрос. Я не буду. – Обычно улыбчивый Балу серьёзен, как никогда. – Я серьёзно, пацаны. Если вы хотите, флаг вам в руки. А я – пас.

Он резко разворачивается и уходит вверх по лестнице в сторону кабинета Караима. Мы идём следом. Задержанные барыги сидят у стены под оконным проёмом, поджав ноги и втянув головы в плечи. Они и не думают бежать. Они знают, что далеко не убегут.

Из кабинета выходит Жора питерский, доброволец из города на Неве, в «Варяге» бывший одним из лейтенантов.

— Ну, что, парни?

Он обращается к нам с Чипом.

— Нужны двое добровольцев. – Он кивает в сторону замерших наркодиллеров. – Такое дело подневольным не бывает.

— Что, решили уже?

— Да нет ещё. Решаем. И вы решайте. Ты как, Шекспир?

Неожиданно я понимаю, что у меня перехватывает дыхание. К такому повороту событий я готов не был. Это был шаг. На который ещё надо было решиться.

— Давай я подумаю, Жоржик. Ну, до тех пор, пока вы там сами что-нибудь надумаете.

— О'кей. Ну, а ты что скажешь, Чип?

— Без проблем. Я эту мразь ненавижу.

Чип не врал. До войны он был участковым милиционером, и насмотрелся там такого, что не дай Бог никому. Всё, что было связано с наркотиками, он действительно ненавидел до хруста костей в сжатых кулаках.

Жора кивает и уходит обратно в кабинет. Через пару минут один из связанных начинает шевелиться.

— Начальник, воды можно? Ну, кумарит, начальник.

— Заткнись, укроп. – Чип мрачно перекладывает запасной магазин из одного кармана разгрузки в другой.

— Я не укроп…

— Что? Не укроп?.. Не укроп?!!!

У меня вдруг складывается полное впечатление, что Чип расстреляет их обоих прямо там.

— А если не укроп, так что ж ты тогда свой народ истребляешь, сука? Рот закрой. Не вводи в грех раньше времени.

А время идёт. И надо думать. Если раньше мне и был не до конца ясен смысл понятия «тяжёлый моральный выбор», то теперь здесь полная определённость. Вот он, прямо перед глазами, выбор этот. Ножками сучит.

В этот момент я чётко и ясно понимаю, знаю и чувствую, что этих двух ублюдков мне абсолютно не жалко. Они явно сами «сидят на системе» и через какое-то время однозначно сдохнут от передоза. Без всякой посторонней помощи. Но вот сколько до этого они ещё убьют людей своей отравой? Десятки? Сотни? А, может, тысячи? И почему это в нашем «цивилизованном обществе» серийных убийц приговаривают к высшей мере наказания, а эти отделываются символическими сроками? При том, что на них, если разобраться, столько мёртвых душ, что любой Чикатило – просто мальчик. Да я сам несчётное количество раз говорил, что стрелять таких надо. И вот теперь, когда мне самому предоставляется возможность это сделать, мне что, трусливо перекладывать это на кого-то другого? Не делать того, что сделать нужно. Просто за тем, чтобы прекратилось это человеческое горе и бесконечные смерти. Потому, что у меня самого двое друзей умерли от наркотиков. Двое хороших людей, совершивших глупость. Да, они сами сделали свой выбор. Но, видит Бог, этого не произошло бы, не встреться им в самом начале один из таких вот упырей. И имею ли я право теперь отвалить в сторону? Я ведь, вообще-то, воевать сюда приехал. А воевать – значит, убивать. Ну, так. На всякий случай.

Всё это так… Но вот только убивать врага в бою – это одно. А стрелять в затылок связанному человеку, который, скорее всего, ещё и на коленях стоять будет – это другое… Это очень другое. И если положить руку на сердце, то я не знаю, как поступить. Просто не знаю. Это честно.

Но поступать как-то надо. Видит Бог, если они сейчас выйдут из вот этой двери и снова зададут мне такой вопрос – я просто обязан на него ответить. Это не тот случай, когда можно сказать: «Я не знаю».

Дверь открывается, и к нам выходят Караим и Бак.

— Ну, что, парни, сворачиваемся. – Караим явно доволен. – Этих гадов на «иСБУшку» отвезём. Пусть с ними МГБ-шники разбираются.

Потрясающая это штука – выбор…

***

(Ростов-на-Дону, сентябрь 2015)

«Слушай, а ты можешь привезти книгу «Святой против Льва»? Мама просит. Ну, и мне там тоже каких-нибудь книг…».

«Каких?».

«Ну, не знаю. Я подумаю».

Книги в Донецке – это одна из очень больших проблем. Их доставка в магазины прекратилась с началом войны и восстанавливать её в полной мере пока никто не планировал. Не из-за какого-то тёмного и коварного злого умысла. Просто у тех, кто жил в Республике, до сих пор хватало куда более насущных проблем, чем отсутствие хорошего и разнообразного чтения. И книжный вопрос словно повис в воздухе. Нет ничего удивительного в том, что у нас на казарме книги, привозившиеся из большой России добровольцами, зачитывались до дыр всем коллективом. А у гражданских книжный голод был ещё сильнее. Что поделать – так уж получалось.

«Ну, подумай. Только это не раньше завтра – я тут у друга в гостях. Больше года с ним не виделись. А он ещё и домашним самогоном сбивает с пути истинного».

«Ладно. Бухай».

Смайлики. Много.

Откладываю смартфон в сторону. На самом деле я уже минут сорок, как приступил к дегустации. Да, серьёзная вещь. Крепость больше пятидесяти градусов, а идёт легко, словно ангел крылом по душе проводит. Поосторожнее надо с этим ангельским питьём, а то как бы не вознестись.

С Андрюхой мы знакомы уже почти десять лет. Свёл нас один «контркультурный» ресурс, на котором мы оба начинали писать: я – о политике, он – о кулинарии. А уж об этом он знал всё. Хобби у него такое было. Потом и у меня оно появилось, вот только придаваться этому хобби у меня, в последнее время, получалось только в свои редкие приезды в Ростов.

— Так что там, вообще, происходит, в Донецке? Что за странные новости в сети пишут?

Рассказываю в двух словах. Он присвистывает и наливает по чуть-чуть. Пьём.

— Вот это номер. – Андрюха явно озадачен. – Там что, уже победили в войне, раз так увлечённо в тылу грызутся?

— Да в том-то и дело, что нет. И вот чего с этим теперь делать? Не понятно.

— Слушай. – Он внимательно на меня смотрит. – А ты не думал остаться здесь? Может, хватит уже? Тем более раз там такие дела происходят.

Пару минут молчу.

— Не знаю, Андрюха. Как-то тяжело об этом думать, если честно.

— А ты и не думай. Просто оставайся и всё.

К нам подходит Ульяна, жена Андрюхи, и ставит на стол супницу с дымящимся борщом. Да, закусывать надо профессионально. Тем более, такие шедевры домашнего кустарного творчества. Как говорил Профессор Преображенский: «Холодными закусками пользуются только недорезанные большевиками помещики. Уважающий же себя человек оперирует закусками горячими».

Ульяна внимательно слушала наш разговор и теперь глядела на меня.

— Может, ты уже пустишь корни, наконец? Ведь главное – это семья. Дети.

Смотрю на неё долгим взглядом, потом молча наливаю себе полную рюмку и выпиваю залпом. Семья… Дети… Да, Уля, ты права. Это действительно главное…

***

(Донецк, октябрь 2014)

— Военная комендатура Донецка. Оперативный дежурный Лысый.

О, Боже! Как это звучит. Если кто-то из вас ещё не в курсе, что такое «разрыв шаблонов» или «когнитивный диссонанс», то вот он, воочию. Пожалуй, фраза: «оперативный дежурный Лысый» - это иллюстрация к обоим данным понятиям, причём, такая, ярче которой просто не существует в природе. Хотя, «оперативный дежурный Шекспир» звучит ничуть не менее прекрасно. Я так и вижу, как звонящий сюда гражданский, и без того оглушённый творящимся вокруг сюрреализмом, вдруг слышит такое в телефонной трубке и тут же представляет себе бородатого мужика в средневековой английской одежде и с автоматом Калашникова. Ну, а что поделать? Вот так и живём. Я всего пару недель, как здесь, но всё ещё не могу привыкнуть к некоторым моментам этой жизни. Ничего. Привыкну ещё.

Лысый уже досидел дежурство по городу. Его сменяют.

— Покурим, Шекспир?

Он достаёт бесчеловечно мятую пачку сигарет «Winston». Её словно долго избивали ногами, но они такие все. Гора этих пачек пришла нам по гуманитарке и слегка пострадала в дороге. Однако сигареты хорошие. Этого жёсткая транспортировка не изменила.

Киваю. Идём на лестницу. Лысый когда-то служил в ВДВ, а точнее в том, что соорудила на месте легендарных «Войск Дяди Васи» бывшая Украина. Потом у него был свой маленький бизнес – кажется, он продавал кофе-машины профессионального свойства. Как он пришёл в ополчение, Лысый не рассказывал. А я и не спрашивал. Захочет – сам расскажет. Это личное.

На лестнице ругаются Шамиль и Алан. Дагестанец и осетин. Оба приехали добровольцами из России за пару недель до меня и завтра уже собирались ехать обратно. Алан (в миру Валера) практически сразу заслужил прозвище «грустный пулемётчик». Дело в том, что, едва придя в отряд, Алан торжественно объявил, что истинному джигиту какого-то автомата мало и для настоящего горца в пору только пулемёт. Который ему тут же и вручили не менее торжественно. Вот только комплекцией Алан обладал ни то, чтобы уж совсем богатырской, а ПК никогда и никем не считался лёгким агрегатом. И волею судеб на первом же выезде ГБР ему пришлось с этим пулемётом бежать на одиннадцатый этаж, а потом спускаться обратно не менее бодрой рысью. И выражение лица после этого забега у него было таким, что прозвище родилось как-то само собой. За что они с Шамилем невзлюбили друг друга, мне было неведомо. Но ежедневно они с искромётностью истинных горных орлов награждали друг друга полным набором эпитетов, которые, согласно всем общественным стереотипам, могли звучать только от «проклятых русских правых» (которые составляли костяк «Варяга» и в данных перепалках отчего-то не участвовали вообще).

Несколько минут наблюдаем за этим захватывающим зрелищем. Потом у Лысого звонит телефон и он быстро уходит. Я тушу сигарету и возвращаюсь обратно в комнату. До всего этого там была то ли бухгалтерия, то ли ещё какая-то конторская служба завода «Гормаш». А теперь в этой большой комнате стояло два длинных ряда кроватей, на которых мы спали, и письменный стол с телефоном, за которым мы, оттуда же, не отходя от спальных мест, несли оперативное дежурство по нескольким районам Донецка. Обязанностей у нас было три: пресекать нарушения порядка со стороны людей в военной форме, заниматься отловом диверсионных групп и корректировщиков огня, а так же вставать во вторую линию обороны города, в случае начала его штурма врагом. А этого штурма мы ждали каждый день. Обстановка накалялась: совсем скоро должны были пройти выборы в новые органы власти Республики и враг очень чувствительно оживился. Город обстреливали каждый день. Проникновения диверсантов так же учащались день ото дня. И чем это всё могло закончиться в любой момент, мы прекрасно понимали. Того, что на по-настоящему серьёзные действия враг решится только два с половиной месяца спустя, мы тогда просто не знали, и каждую ночь спали с автоматами.

В комнате «оперативный дежурный Крот» открыл ноутбук и резался в старый добрый «Ware Craft». От основных обязанностей это не отвлекало, а «ходить строем» в ополчении никто никого не заставлял. Ложусь на кровать и открываю свой собственный ноутбук. Пытаюсь зайти «В контакт», но местный вайфай ужасен. Хотя, если быть справедливым, то он, может, и нормальный. Вот только ему явно тяжело работать, когда к нему подключено под сотню человек.

— Шекспир.

Отрываю взгляд от монитора. Лысый зашёл в комнату как-то совсем тихо. Я этого даже не заметил. Он садится на соседнюю кровать и смотрит в пол.

— Выпьешь со мной?

У него в руках наполовину пустая плоская 250-граммовая бутылка кизлярского коньяка. В казарме пить нельзя. Здесь не совсем армия, конечно, да и я сегодня не дежурю, но всё же. Собираюсь отказаться, но тут он поднимает глаза. Ну, ничего себе. Он что, плакал? Или это мне кажется.

— Андрюха, что случилось?

Он снова отводит взгляд.

— Мой ребёнок сегодня заговорил. Жена звонила.

И тут до меня начинает доходить.

— Лысый, а где твоя семья?

Он называет один из городов на оккупированной территории. Один из самых страшных городов. Один из тех, в которых, по слухам, доходившим до нас, теперь были развёрнуты концлагеря.

Я отставляю ноутбук в сторону и протягиваю руку.

— Давай.

Мы пьём в полном молчании. По очереди отхлёбываем из бутылки обжигающую янтарную жидкость. Лысый больше ничего не говорит. Он всё так же смотрит в пол и как-то прерывисто дышит. За окнами, в нескольких километрах от нас гремит вечерний обстрел. Ему вторит канонада со стороны Донецкого аэропорта, где, судя по звукам, начинался очередной штурм. Обычная донецкая ночь. Я уже на второй день привык ко всему этому. Не так уж это и тяжело. Но сейчас это словно в тумане. Словно оно и не происходит вовсе. Есть только эта комната. И тусклый свет ламп.

Коньяка в бутылке мало. Он быстро заканчивается и Лысый, забрав её с собой, встаёт и медленно направляется к выходу. Почти у самых дверей он оборачивается.

— Шекспир, а ты Дельфина слушал когда-нибудь?

— Ну, слышал, конечно. Не сказал бы, что я его фанат, но как-то так.

— У него песня есть. Короткая. Несколько строчек всего.

Он на несколько секунд замолкает, а потом произносит коротким речитативом:

«Это твой щенок. Теперь он твой навсегда.

Она станет огромной, когда он умрёт…».

Долбаный коньяк… Почему его так мало?...

***

(Ростов-на-Дону, сентябрь 2015)

Как же много может измениться за год отсутствия в городе, который знаешь с детства. Вроде бы оно всё незаметно происходит, как-то само собой потихоньку меняется, и постепенно, миллиметр за миллиметром накапливается в серьёзное значение. Когда ты в этом городе живёшь – ты подобного просто не замечаешь. А вот если надолго уезжаешь и возвращаешься, то, иногда, просто стоишь, разинув рот. Появляются новые храмы, новые дома, новые кафе, новые магазины. «Читай город» на Буденовском проспекте – один из таких. Три этажа книг, вдруг возникшие непонятно откуда в самом центре Ростова. Настоящий книжный айсберг, вынырнувший из неведомых глубин и ударивший в могучий борт центрального универмага.

Продавщица выслушивает весь мой заказ и быстро проводит меня к стеллажу. Всё, о чём я её спросил, покоится на одной полке практически бок о бок. Ну, надо же. Хотя, ничего страшного я в этом не вижу: в зале этажом выше на одной полке под табличкой «биографии великих людей» я видел стоящие рядом жизнеописания Кутузова и Тома Круза. Вот это и в самом деле был постмодерн, так постмодерн. А здесь, всего лишь, Джейн Остин, Рэй Бредбери и Борхес. Тот, который Хорхе Луис. Чтоб он был здоров. Хотя, с этим добрым пожеланием я опоздал уже лет на тридцать. Фотографирую книги на телефон и отправляю фото сообщением. Ну, вроде бы, всё. Складываю их в корзину, где уже покоятся «Святой против Льва» и книга одного неглупого падре о том, как бывшая Украина духовно разрушалась изнутри.

Решив вопросы с кассиром, выхожу на улицу. В город уже мало-помалу пробирается вечер. Тихо и незаметно. На уровне ощущений. Едва ощутимо меняя тональность солнечного света и лёгким прикосновением приглушая звуки. Девятый день осени ничем не отличается от четвёртого. Густой и жаркий воздух всё так же похож на спокойные и невозмутимые воды экваториального моря, через которые ты плывёшь так же неспешно и плавно.

Мне вдруг очень хочется кофе. Никогда в жизни не был поклонником этого напитка, но в Донецке, отчего-то, к нему пристрастился. Мне нельзя его пить. После второй контузии врачи очень не советуют совершать такие эксперименты над собственным организмом. Но желание накатывает неимоверное. Спускаюсь в подземный переход к кофейному павильону и заказываю капучино с ирландским сиропом. Нравится. Что ж тут сделаешь. Поднимаюсь обратно и присаживаюсь на лавочку у фонтана возле консерватории. Тень от здания уже вытянулась, укрыв сквер от медленно засыпающих, но всё ещё палящих лучей вечернего солнца.

Слышу сигнал смартфона и захожу «В контакт».

«Паш. Ты когда приедешь?».

«А что?»

«Прост…».

Поднимаю глаза и смотрю вокруг. Вечерний час-пик наводнил неширокие улицы старого центра потоком машин, неуловимо напоминающие косяки рыбы, несущиеся по лабиринтам тропического рифа между извилистыми ветвями кораллов. Вокруг ходят люди, которые, чисто по-ростовски, как-то ухитряются одновременно спешить и не спешить вовсе. Воздух насыщен этой странной спешкой, в равных долях смешанной с покоем. Я смотрю на это и вдруг понимаю, что ничего не чувствую. Все мои чувства остались там, за «нулём». Я включаю смартфон и быстро набираю:

«Я приеду завтра. Сейчас куплю билеты».

Вокзал рядом. В пятнадцати минутах неторопливой ростовской ходьбы. И кассы будут работать ещё несколько часов.

Закуриваю и отхлёбываю кофе из стакана. Как же красиво вокруг.

«Там, где Дон навевает печаль,

И я верю, что это возможно» (с).

Город, где я родился. Столица Юга. Которая приняла этот статус как должное, и осталась к нему абсолютно равнодушна. Потому, что никакие статусы её никогда особо не интересовали. Как и всё остальное, происходящее вне её.

Да. У Ростова никогда не было и не будет амбиций столицы. Но не потому, что всерьёз опасавшийся этого Иосиф Виссарионович Сталин намеренно его ослабил. Нет, дело не в этом. Просто Ростов-на-Дону – это вещь в себе. Это абсолютно отдельный и самодостаточный мир. Ростовчане пассионарны. Их присутствие заметно во всех частях России. Их землячества – одни из самых сильных русских землячеств в мире. Но эта пассионарность направлена только и исключительно вовне. Сам же родной город – как Лориен. Молча открывает им ворота и закрывает ворота у них за спиной. Он никуда не стремится уплыть. Он никогда не спешит. Он стоит, как скала в океане. Как исполинский корабль на якоре. Вечно невозмутимый и непоколебимый. Воздвигнутый на берегах мистической реки Дон – сакральной и загадочной, как Стикс. Ростов очень похож на Донецк. Но в этом их отличие. Они как Инь и Янь. Они воплощают два разных начала мира. Они стоят рядом, как чаши весов, на которых отмеряется равновесие Вселенной. Донецк клокочет вулканической необузданностью. Он как приливная волна, стремящаяся во все стороны одновременно. Донецк рвётся заполнить собой весь мир. Ростову это не нужно. Ростов спокоен и медитативен. Он уже заключает в себе весь мир.

И всё же… Прости, родной город. Но я не останусь с тобой. Не потому, что я тебя не люблю, самый прекрасный город на планете. А потому, что кое-что в этом мире я люблю гораздо больше, чем тебя, и даже больше, чем сам этот мир. И, что бы ни происходило – это не изменится. Че Гевара когда-то сказал, что любовь – это главное качество настоящего революционера. И знаете… Он был чертовски прав.

Докуриваю сигарету и, по донецкой привычке, ищу урну. Выбрасываю в неё окурок и пустой стакан от кофе. Завтра в это же время я уже должен быть там, где теперь хочу быть всегда.

И не имеет значения то, что сейчас там происходит. Если заболевает кто-то родной – это не повод его бросать, ведь правда? А творящееся на Донбассе – это испытание стойкости духа и крепости веры. Проверка решимости каждого, кто вступил в священную битву. Как бы громко это ни звучало. Слабые сломаются. Сильные станут ещё сильнее. Отказаться от Донбасса – это значит отказаться от всего лучшего, что во мне есть. Отказаться от любви. Отказаться от собственной души. То, что сейчас происходит и будет происходить там – это не просто трудно. Это невыносимо. Но мы всё равно обязаны победить. Не смотря ни на что. Потому, что война за Донбасс – это не война за дома и стены. Это не война за шахты и терриконы. Это война за свою душу. И я не отвернусь от Донбасса, даже если Донбасс от меня отвернётся. Верность не зависит от обстоятельств. Верность – это вопрос выбора.

И даже если целый мир пойдёт против Донбасса – я пойду против целого мира. Даже если идти придётся одному – всё равно я поступлю именно так, а не иначе. Донбасс нельзя потерять. Нельзя дать погибнуть моей Республике. Она дала нам смысл. Она – это символ того, что в мире могут существовать великие цели, которые больше, чем чья-то жизнь. И уж, тем более, больше, чем чьё-то «эго». Она показала, что жизнь может быть не пустой. И что в ней может быть нечто, за что можно даже отдать эту самую жизнь. Причём, отдать не задумываясь. Она олицетворяет всё это. Она поделил жизнь на "до" и "после". Провела по ней черту. И никто из нас, тех, что вступили в войну за неё, уже никогда не захочет за эту черту возвращаться. Для нас за ней нет ничего, кроме пустоты и смертной тоски. Война очень быстро становится чем-то очень личным. Каждый из нас в глубине души воюет за что-то своё, личное, сокровенное, бесконечно дорогое. За город, улицу, мать, семью, любимую женщину. Но всему этому имя – Республика. И я навсегда останусь с ней. В горе и радости. В скорби и победе. Потому, что оно – это самое светлое, что есть в душе. Она дала надежду. Надежду с большой буквы. Надежду, когда уже не на что было надеяться. И да поможет мне Бог её защитить.

Надежда – это самое ценное, что есть в нашем мире.

(с) Павел Раста (позывной "Шекспир").